Фэнтези 2007 [сб.] - Алексей Пехов

Если глупец проникается чувством сострадания и разрешает веспертилу «войти» — он погиб.

Запекшиеся губы Джеймса Ривердейла исказила улыбка. Осторожность с позором отступила, поджав хвост. Чего можно опасаться на пороге смерти? Он умрет в этих развалинах: хоть с веспертилом, хоть без. Что сделано, то оплачено. Сейчас он платит за гордыню и безрассудство.

Он заслужил.

Пустив иллюзорное создание согреться, он хотя бы не будет одинок в последние минуты жизни. Его смерть спасет чью-то жизнь, даст возможность продлить существование безымянной тайне, остывающей в руинах. Пусть адепты Высокой Науки и утверждают, что у подобных существ нет жизни — какое это имеет значение? Никогда не поздно учиться милосердию.

Никогда не поздно дарить милосердие просто так, ничего не ожидая взамен.

Иди ко мне, подумал Джеймс.

Иди ко мне.

Ничто не изменилось, ничего не произошло. Изменится ли окружающий мир от мыслей умирающего? Конечно, нет. Разве что ты сам наконец убедишься: рядом — никого.

Ты один.

Вдоль позвоночника пробежала стая ледяных мурашек. «Это все? — улыбнулся Джеймс. — Эй, захребетник, это все? Знаешь, уходить совсем не страшно...»

И провалился в небытие.

... Дрожь сотрясала Мироздание: от чертогов Нижней Мамы, где, радуясь, плясали демоны, до Вышних Эмпиреев, где в страхе рыдали ангелы. Вздрагивала земная твердь — словно вернулись в мир древние исполины и во главе с могучим Прессикаэлем уверенно двигались к пели, известной только им.

Дрожь сотрясала тело. От пяток, где копошились стаи ледышек, до темени, где копился жар. Морозный озноб пробежался по хребту — и Джеймс, не понимая, что делает, вскочил на ноги, будто его ударили бичом.

Он едва не упал, наступив на полу длинного плаща из овечьей шерсти.

Руины сочились грязно-серой, неприятно мерцающей сукровицей. Она размывала, скрадывала очертания, сплавляя воедино развалины, барханы, мутное небо и зыбкую землю. Я умер, вспомнил Джеймс. Это Межмирье, Область Разделяющей Мглы. Здесь будет решаться, куда отправится моя душа, по какому из шести неисповедимых путей.

К сожалению, душе Джеймса по наследству от бренного тела достались раны, которые ныли и саднили, корка запекшейся крови на руках и отвратительное головокружение. Но в целом покойник чувствовал себя вполне сносно. Неудивительно: ведь он попал туда, где прекращаются земные страдания. «Память тела» мало-помалу растворится в свободном астрале, душа очистится от земной пагубы — и тогда... Топот.

Топот копыт. Все ближе...

Вот что пробудило его от мертвого сна! Забыв о ранах, спотыкаясь и увязая в песке, Джеймс поспешил навстречу невидимому во мгле всаднику, прячась за развалинами. Неужели правду говорили суровые моряки-северяне с острова Нордлунг? Он прижался к огромной стеле, испещренной загадочными письменами, похожими на танцующих человечков, и осторожно выглянул наружу.

Несмотря на вечные сумерки, царившие в Межмирье, неохотно, по частям расстающиеся с добычей, он сразу узнал всадника, едва тот приблизился. Угадал, почувствовал, ощутил... Фернан!

Есть на свете справедливость!

Правы были нордлунги: лучшим воинам, угодившим в засаду, убитым подло, в спину, или в неравном бою Одноглазый

Ворон, покровитель северян, дарует право отомстить. На один предрассветный час Область Разделяющей Мглы соединяется с миром живых, и павший герой обретает шанс.

По хребту снизу вверх, словно леопард по дереву, взлетел знакомый озноб: тысячи ледяных иголочек. Плащ, согревавший блудную душу Джеймса, осыпался прахом под ноги, сливаясь с голубовато-серой мутью песка. Ощутив тяжесть за спиной, мститель протянул руку назад над плечом — и, словно ладонь друга, нащупал костяную рукоять меча.

Что сделано, то оплачено.

Сейчас счет будет закрыт.

Всадник был уже близко. Ведя в поводу верблюдицу, явно встреченную им по дороге, он медленно ехал на лошади — оглядываясь по сторонам, высматривая следы на песке, желая найти жертву и добить. Вот он поравнялся с фрагментом стены высотой в рост человека, частично скрытой барханом. На склоне бархана ветер и природа, два вечных скульптора, создали некий профиль: орлиный нос, рябая щека, на скуле — звездообразный шрам...

Мигом позже ноги Джеймса взрыли песок, топча ненавистное лицо.

Нелепая, изломанная, жуткая в своей целеустремленности тень, скрежеща боевым воплем гарпии, взвилась в воздух — и обрушилась на Фернана. Оба слетели с лошади, которая чудом удержалась на ногах, и покатились по обломкам камней. Удар, песчаный вихрь, еще удар, и еще, кулаком, локтем, рукоятью меча, прямо в оскаленный, разбитый в кровь лик Лысого Гения. Нет, рябой не успевал, со всей его хваленой скоростью! — он опоздал, и когда меч, дарованный Одноглазым Вороном, покровителем нордлунгов, стальной струей влился Фернану в живот, Джеймс Ривердейл с внезапностью удара молнии понял главное, единственное, что должно волновать человека в такие минуты.

Живой.

Я — живой.

А враг — нет.

— Пить...

К седлу лошади — к счастью, она никуда не убежала — оказалась приторочена тыква-долбленка с водой. Джеймс принес ее раненому, приподнял тому голову — и только тут спохватился.

— Тебе нельзя! У тебя рана в живот. Тебя к хабибу надо...

— Не надо к хабибу. Ни к чему.

Джеймс понимал, что умирающий прав. Но вдруг найдется опытный медикус-маг, местная ведьма-чудотворица... Странно: сейчас он не испытывал к Фернану ненависти. Ненависть умерла раньше, чем подмастерье дамы со шпагой.

— Дай воды.

— Где мы? До города далеко?

— Это... Жженый Покляпец. Бывший. Часов пять... до Бадандена.

Зубами вытащив пробку, Джеймс приложил горлышко долбленки к губам человека, которого только что убил. Черты Фернана менялись с каждым глотком. Сквозь личину Лысого Гения проступало настоящее лицо парня. А рядом, шурша кублом змей, оплывал струйками песка бархан с тем же рябым ликом.

Напившись, Фернан долго молчал. Его лицо кривилось от боли, но он не отрывал взгляда от Джеймса. Словно силился что-то высмотреть, узнать и умереть спокойно.

— Добей, — прохрипел он наконец.

— Нет.

— Хочешь, чтоб я помучился?

— Нет. Я не палач. Извини.

И не удержался — спросил:

— Зачем? Зачем вы это делаете?

— Зачем?.. — сухо вздохнул песок.

Рассказ Фернана Бошени, правдивый, как большинство рассказов умирающих; но почему близость к смерти — это близость к правде, не ответит самый искушенный философ

«Таланту есть предел, лишь гений беспределен», — писал аль-Самеди. Фернан Бошени не читал этих строк и даже не слышал их от уличных певцов, но в случае чего согласился бы с автором. Он четко знал пределы своего невеликого таланта.